стивен джей роджерс. капитан роджерс. капитан америка. стив роджерс. сопляк. малыш из бруклина. столько разных имен и вместе с тем  столько разных судеб, которые мог бы избрать я в одна тысяча сорок третьем: хотя бы одну из всех этих предполагаемых реальностей, если бы не доктор авраам эрскин, благодаря которому я стал тем, кто есть сейчас и кем по сути своей и не хотел бы становиться, но знал, что это на благо // во спасение человечества. только вот по факту теперь мне девяносто пять и я не вписываюсь со своими идеалами в этот чертов мир, в который пытаюсь вклиниться и который пытается меня отвергнуть незатейливо или быть может задвинуть на задний план. когда ник фьюри предложил мне работу в "щ.и.т."-е, я  видел в этом привилегию, поощрение и  возможность реализовать весь свой нерастраченный потенциал. я мог помочь этому миру, я мог его спасти с повисшим недосказанным "снова", когда жертвовал собою во имя мира; бороться против всего того зла, что осталось после сорок пятого, что еще мне нужно было бы такому как я - солдату американской армии, верящему в идеалы того мира, которым он был взращен. и я отдавал себя всего этого: потому, что знал во главе  "щ.и.т."-а стояли те, кому я без зазрения совести отдал бы собственную жизнь: полковник филлипс, говард старк и пэгги картер. те, кто знал меня, те, кто доверял мне; но и вместе с тем, те, кому мог доверять я сам.
х х х  х х х  х х х  х х х  х х х  х х х  х х х  х х х
           я не могу отвести от него взгляда, даже когда он наводит пистолет и нажимает на спусковой крючок: "стреляй баки, если тебе это твои грехи отпустит! стреляй, брат мой.": он видит мое лицо столь же явственно как и я его: то, самое, которое неотступно преследует меня каждой ночью. и, даже когда пуля пробивает легкое: а я уверен, что именно оно это и есть, ибо я начинаю харкать на асфальт кровью. только даже сквозь боль // агонию;  я все еще ищу своими синими его зеленые глаза. слишком все еще остра потеря его - боль от осознания никогда в моей жизни  его не будет. моего друга, моего брата. лучшей части меня самого не будет. и боль от поли выпущенной им не может ни коим образом сравниться с переживаемой мною агонией. потому, что быть может для кого-то там и прошло все семьдесят лет, для меня едва ли минуло даже пару месяцев. слишком обширное все еще горе. и осознание, что баки барнс, никогда больше не улыбнется ехидно на мои слова, подначивая меня беззлобно, обняв за плечи. я не просто потерял тогда друга, или даже брата - я потерял частицу себя самого. но он уходит, а нат утаскивает меня куда-то под землю, в сеть подземных канализационных лабиринтов.... и я не могу ничего с этим поделать.

           я не сразу прихожу в себя, и не уверен, что даже то, что вижу является реальностью, потому, как уж больно-таки не вяжется это обеспокоенное выражение лица девушки, что склонилась надо мной, промокая мою грудь тряпицей,  с той наташей романофф, которую я успел узнать за время своей службы в  "щ.и.т.". дергаюсь рвано и тут же замираю: яд уже успел проникнуть слишком глубоко: ей даже и не стоит об этом говорить вслух. - оставь. уверен мне осталось не больше пары часов, - улыбнусь вымученно, - в принципе о чем мне жалеть-то... я не успел прожить свою жизнь в свое время, а в это и не стоит пытаться по большому счету.

            потому, что он знает, что будет дальше, если сможет оправиться от ран: он пойдет на что угодно, предаст всех и вся: америку. мир. всех. и даже её. даже наташу романофф. ради того, чтобы вернуть баки. и плевать на моральный компас и всю идеальность самого капитана америка. плевать на все свои же собственные заявления, потому, что баки жив. его лучший друг каким-то ему непонятным и нелепым, не укладывающимся в голове образом жив и стив роджерс не сможет отказаться от этого, чего бы ему это не стоило. баки, все что у него есть, все, что было, все что будет. баки - это он сам, большая часть его или это он большая часть баки. роджерс запутался и не хочет разбираться, если честно. слишком все еще больно. да и отвечать нат он не готов, потому, что в ней он похоронил столь многое, что не мог бы в баки. и поэтому отторгать её становится все сложнее. ему бы прогнать прочь эту рыжеволосую и пуститься в поиски барнса. ему бы наплевать на интоксикацию и запредельную для живого человека температуру. только пока что он прикован к  постели и не может сдвинуться с места.

           - прости, нат, я вернусь, обещаю, - прошепчет он на выдохе, коснувшись её губ своими, чтобы после выдернуть из вены своей иглу капельницы, и тут же оглушить романофф, ударив её о собственную койку, -но мне правда нужно идти, - и тут же подскочит, слишком резво для своего  состояния. его питает то, что она едва ли сможет понять, а если и поймет, по едва ли простит: да, роджерс и не надеется на это, если честно: он сделал выбор в пользу брата и пусть романофф его ненавидит, но будь она на его месте разве бы пошла иным путем и если бы пошла то разве им суждено найти свой собственный эдем?! он нужен барнсу, что уверен в что окажись на его месте баки, он бы поступил точно также. они же братья. и стив жаждет в это верить. это единственное, что он в принципе способен теперь веровать. в то, что он сможет спасти баки от бремени "зимнего солдата".

           когда он находит барнса, он искренне надеется на приватный разговор, что будет касаться только их двоих, даже если баки и не будет его помнить от слова "вовсе", но стиву хочется верить, что есть такая особая подкорка, что не подвластна новомодным технологиям и именно до неё он и хочет достучаться.  он протянет руки и произнес это самое звонкое: "баки", чтоб после откатится на несколько метров назад посредством удара под дых, и как следствием  его возгласа и попытки достучаться до лучшего друга. и ловит его разумеется нат.  и он не может удержаться: посреди города // всех этих улиц рушащихся он целует: целует эти припухлые губы внезапно и жадно: целует, чтобы хотя бы это запомнить: на ударе собственного сердца лишь с ней, резонирующего на одной частоте: она то, что у него быть может, но барнс: - он, все, что у меня осталось, все, что у меня когда либо было.  - произносит он все еще удерживая её в тисках свои рук. прежде чем снова воспрять и после вырубить барнса. - я не позволю его убить. - и тут даже и не важно пойдет она снова против системы или с ним. только стив роджерс не может существовать без баки барнса.  печальный факт, но тем не менее романофф за рулем, а роджерс удерживает барнса. и думается ему, что он даже нат готов ради барнса пожертвовать.

ты уверен, что на тебе поставили крест все. даже мстители или во всяком случае те, кто от них остались // основная их часть, потому, что поначалу ты даже и не стремишься заставить их выбирать твою сторону, ты по старинке хочешь действовать исключительно сам, а после собственная гордость и не позволяет просить: ты спасешь баки сам - тебе хочется в это верить, даже если ты ошибаешься на все вопиющие даже не сто и не двести, а пару тысяч процентов, но ты ведь не отступишь, только потому, что на твоей широкой спине красуется этот чертов крест. жирный, алый, кровью полыхающий и вопиющий крест, который словно пронизывает все твое тело, изрешечивает насквозь твою душу; душу того, кто привык быть идеальным солдатом на службе своей страны: предатель, отступник, дезертир - слова изнутри эти жгут тебя, причиняя рьяный дискомфорт. вот только так собственно и есть, даже и спорить бы не стал со всем этим, просто саднит где-то в груди от осознания, что ты оступился сам в том, чем так часто попрекал других: ты выбрал не страну, не верную, но правильную и важную сторону. [float=left][/float]пусть и для тебя одного. потому, что дело касается твоего лучшего друга. того, с которым ты рос вместе. того, с которым прошел все стадии жизни: от детской песочницы, в которой баки барнс защищал тебя от задиры из соседнего двора и всегда давал тебе поиграть своими более лучшими и дорогими машинками, привезенными отцом из заграничных командировок; и до старшей школы, когда ты не убегал стоило какому-то очередному задире достать тебя в подворотне. ты всегда считал, что лучше дать отпор как можешь, чем оказаться трусом. ты мог быть слабаком, но трусом никто бы не посмел тебя назвать. и единственной неизменной константой в твоей жизни был именно баки. всегда и не смотря ни на что: он был рядом, когда вы с матерью хоронили отца, он пришел к тебе после похорон матери, он так отчаянно пытался сохранить тебе жизнь и оставить тебя в бруклине, чтобы ты не сложил голову где-нибудь в англии; спасти тебя самого от собственного упрямства и желания доказать всему миру, а заодно и себе самому [или скорее всего наоборот], что и ты можешь быть солдатом - можешь [а, главное - хочешь] помочь. и хочешь именно этого и ничего другого. он был рядом столько сколько ты сам себя помнишь. и именно это знание движет тобою, завладевает тобою. что-то сродне одержимости быть может, только ты знаешь, что он бы сделал для тебя тоже самое. обязательно бы сделал. потому, что вы стив и баки. потому, что вы были, есть друг у друга. даже, если он и не помнит этого. но ведь вспомнит. обязательно вспомнит - ты до него сможешь достучаться. он бы смог, значит и ты обязан это сделать.

        ты знаешь, и то, что твоя жизнь никогда не будет больше прежней [не после того, как ты узнал, что баки жив, черт побери! а в ушах звенит свое же собственное, оброненное как-то старку: "не выражаться!", после послужившее немалой толики насмешек со стороны всех остальных мстителей с подачи тони]. ты не сможешь идти дальше, быть всё тем же идеальным супер-солдатом на службе государства. ты уже не можешь быть капитаном америка, хоть и на тебе все еще этот чертов костюм. ты возвращаешься снова в начало двадцатого века, возвращаешься в свой собственный мир, который столь не схож с тем, который встретил тебе после семидесяти лет заморозки и который не принимал твоих идеалов и побуждений. ты никогда и не вписывался в него. только пытался, отчаянно доказать свою нужность и необходимость с того самого мига, ка кник фьюри завербовал тебя в "щ.и.т". ты снова только лишь стив роджерс, неудачник из бруклина и тебе необходим твой лучший друг, который спасет тебя от всего этого мира, в котором вы оба лишние. в который ты так и не смог вписаться. даже не смотря на наташу, тони, клинта, брюса... ты все еще эмоционально там. в своем времени. ты все еще чувствуешь себя тем стивом, которым был прежде, потому, что по настоящему стать капитаном америка ты так и не успел, стремясь спасти этот мир от красного черепа. и сколько бы не было в тебе бахвальства и надуманной уверенности, все эту рушится, крушится, перемалывается в мелкую крошку, потому, что баки жив.

х х х  х х х  х х х  х х х  х х х  х х х  х х х  х х х

     ты все еще держишь его голову у себя на коленях, когда нат увозит вас прочь от всего того, что вы с ним заварили на этой треклятой улице в своей отчаянной попытке поговорить во второй раз: пока ты не вытрясешь из него все дерьмо "гидры" тебе увидеть своего лучшего друга видимо и не получится, но надежда тот самый маяк, который способен осветить даже самые темные и дальние уголки души и ты все еще продолжаешь верить, любить, надеяться. потому, что другой семьи у тебя в этом мире нет: баки - все, что у тебя есть прямо сейчас, и поэтому ты отводишь взгляд, когда твои голубые глаза пересекаются с наташиными в зеркале заднего вида. слишком много переживаний за бака, чтобы еще и сосредотачиваться на твоих же собственных чувствах к романофф, на которые она, едва ли себе позволит ответить взаимностью, да и собственно говоря с чего бы ей это делать?! ты же... ну это ты... и совершенно не подходишь ей так уж точно. ты в самом начале вашего этак сказать, не смотря на наличие все той же наташи "бойз-бенда", как вас окрестил тони был уверен, что она и клинт... что они наверняка вместе, а когда у клинта, как выяснилось оказалась семья, и стабильность, то нат так откровенно флиртовала с брюсом, что у тебя и сомнений вовсе не возникало на тот счет, что рано или поздно эти двое выстроят свои отношения. тем более, что романофф была так озабочена желанием найти тебе пару.и быть может ты и позвонил бы шэрон, только беда в том, что эта прекрасная блондинка не была невыносимой донельзя рыжей русской шпионкой, которой были заняты все твои мысли уже довольно-таки длительный период времени. не хотел о ней думать, не хотел заострять внимание на том, как бы могло у вас сложится общее [одно на двоих; вне канвы мстителей] будущее, но и останавливаться в собственных же фантазиях не мог перестать. особенно после того вашего первого_наигранного_ненастоящего поцелуя, из-за которого она тебя поддела тогда в машине, а ты хоть и сказал, что это не был твой первый поцелуй, но впервые солгал хотя бы потому, что ты целовал кого-то так откровенно и так отчаянно в действительности после пегги лишь в первый раз.  а еще хотя бы потому, что ты на самом деле хотел узнать  какова же наташа романофф на вкус. и реальность превзошла все твои фантазии. а она таки была права - ты слишком для неё наивен. даже в свои девяносто пять.

     маячки и жучки сброшены уже давным давно в какой-то подворотне [еще на выезде из города], а машина и вовсе сменена на совершенно другую [и ты привычно замыкаешь провода, только для того, чтобы снова пустить наташу за руль, а самому вернуться к бессознательному барнсу на заднем сиденье - и вырубить его снова, чтобы не пришел в себя ненароком, пока вы не окажетесь хоть в каком-то подобие безопасности от всех тех, кто отныне ведет на вас охоту: ты делаешь этот чертов выбор снова и снова, уверенный в его правильности, пусть даже за это тебе и самому себя приходится ненавидеть] и, ведь, роджерс согласись ты же не такой уж белый пушистый, раз  тебе пришлось снова вырубить лучшего друга посредством пары четких ударов в висок, чтоб барнс безвольно повис у тебя на руках, покуда ты не укладываешь его голову у себя на коленях снова, чтобы удержать_спасти: от него самого в первую очередь. гематомы расплывающиеся по его лицу говорят красноречивее любых слов, покуда ты не отпускаешь его. на твоей левой щеки все еще алеют её тонкие пальцы  [романофф наградила тебя столь яростной пощечиной, что ты и опешить успел: эта шпионка ведь не приучена проявлять настолько откровенно своих эмоций. а если нет, то что это вообще тогда было? она же просто другом тебе всегда пыталась быть и не больше. это было её  решение, а ты и не мог в силу своего возраста и воспитания воспротивиться, потому, как по сравнению с тем дерьмом, что тащишь за тобой ты из сороковых, даже беннер кажется б агнецем божьим.] и ты несомненно заслужил это. ты заслужил её ненависть. ты заслужил, что угодно, окромя той помощи, что она оказывает вам с барнсом и это заставляет тебя чувствовать себя еще более виноватым перед нат, чем ты был прежде. вы едите в полном молчании. час. два. три. смеркается, и ты на ощупь находишь новый пакет с сухим льдом, чтобы приложить его к виску барнса.  вы покинули, наверняка уже давно не только приделы штата вашингтон, но и вовсе углубились куда-то еще дальше. ты не разговариваешь с ней, просто удерживаешь баки, и снова и снова, когда возникает необходимость вкалываешь ему очередную дозу транквилизатора, который сподобилась дать тебе романофф.

     и когда вы паркуетесь у какого-то захудалого и ужасного по всей видимости мотеля, ты все же впервые позволяешь себе оставить баки на заднем сиденье и перехватываешь нат у входа в регистратуру: - останься сегодня со мной. пожалуйста, - снова такой жалкий и никчемный, словно вернулся в сороковые. [float=right][/float]- я запру баки в ванной, вырублю его, только не уходи в другой номер. я с ума сойду, если мы так и не поговорим, нат, - удерживаешь её ладошку с виду такую хрупкую в своей, и не позволяешь ей двинуться с места. если бы она захотела на самом деле захотела вырваться, то ей действительно пришлось бы постараться. - я просто хочу поговорить, - нервно глотая слова. - пожалуйста. я думаю, что нам есть о чем поговорить, - и между нами виснет недосказанное мною: " к примеру о твоих отношениях с беннером, которого я считаю другом. или о том, насколько ты маниакально пыталась найти мне пару". но я не продолжаю говорить, а просто удерживаю её рядом с собой, чтобы прошептать ей в губы свое тихое и все еще смущенное потому, что мне никогда не давались нормальные отношения с женщинами: - пожалуйста. дай мне объясниться. - я как заведенный повторяю это чертово "пожалуйста", и смотрю прямо в её изумительные_удивительные_прекрасные глаза, моля дать мне шанс вымолить прощение за все эти украденные поцелуи.

Она всегда любила дождь непрошеный, брела на всех прохожих непохожая
Она умела верить в невозможное и ждать мечту А он летел по свету очарованный: его манили все четыре стороны
Встречал опять как в круге заколдованном не ту... не ту...

его сводит с ума недосказанность [повисшая между ним и рыжеволосой; такая плотная, что кажется её не то, что нож, а даже сварочный аппарат не возьмет], к которой роджерс не привыкнет никогда, хотя бы потому, что честен во всем и со всеми всегда: таким его не сыворотка сделала - он таким вот уродился, за что и выбран когда-то был эрскином, чтобы стать первым из многих, а остался единственным; и это одиночество стало его проклятием, его кармой, его тюрьмой [и та ледяная, в которой провел почти семьдесят лет, и, что была во льдах атлантики на деле - куда теплее и лучше, чем та, что воцарилась в его судьбе и душе, из той он выбраться смог, из этой же никогда, сколько бы не рвал жилы, сколько бы не пытался социализироваться - он все еще одинок, как и всегда - он чертовски одинок]. потому, что никто помимо него и не знает каково это быть капитаном америка и раз за разом класть свою жизнь на алтарь собственной страны, искренне надеясь и веря, что нескольких пинт его крови будет вполне достаточно, чтобы утолить жажду кровопролития, но каждый раз роджерс ошибается, а после все равно продолжает верить, иначе сломается да так, что уже навсегда. ему и самому иногда кажется, что он уже заигрался в собственный идеализм, но поступать иначе стив не может // не умеет // не научен. и сейчас он загнал себя в угол сам, потому, что впервые в своей жизни поступил не так как правильно, не так, как от него ожидали все: страна, "щ.и.т.", весь мир. он впервые выдвинул себя и баки на первый план, за что и поплатится однажды - ему не простят [а если и так, что завсегда после будут напоминать о том, что и кэп не идеален]. он впервые  был только лишь лучшим другом, которого волнует судьба единственного живого человека, который на самом деле может сказать:"- я знаю стива роджерса настоящим."

его сводит с ума то, с какой легкостью романофф удается отсекать эмоции [хранить хладнокровие и молчание на протяжении длительных отрезков времени, лишь сухо сообщая о том, что машину пора бы поменять или чтобы баки не стонал так громко и не раздражал и стив прекрасно понимает, что нат и баки едва ли когда-нибудь станут друзьями и от этого еще сильнее хочется задать ей один единственный вопрос: "так зачем же ты мне_нам помогаешь, романофф?"] но раз уж они играют в молчанку, то он и не спрашивает ни о чем, лишь позволяет ей снова и снова садиться за руль очередной угнанной им машины, чтобы силком_волоком затащить на заднее сиденье то, что осталось от его лучшего друга, чтобы спасти барнса перво наперво от него самого. а сам будет пытаться поймать взгляд наташи, а после отпустить и глаза отвести не выдерживая первым. она его тотальная противоположность, живущая по своему собственному кодексу, который завсегда [за все эти годы совместной работы на "щ.и.т"] был каким-то уж больно-таки двуличным и замаранным, идущим в разрез со всем тем, во что продолжает верить сам стив. она - элитная шпионка, она виртуозно лжет и примиряет на себя десятки_сотни образов. она не заморачивается и не задает лишних вопросов. как тогда сказал фьюри: ""агент романофф не настолько щепетильна, как ты кэп". она - все то, что он хотел бы презирать в людской породе, только вот наташа - единственная женщина, которая сумела сыграть десятую симфонию на затравленных_загубленных струнах кэповской души  [когда очнулся и узнал, что минуло больше семидесяти лет, когда увидел пегги, когда понял, что его жизнь им так и не была прожита] и от этого становится еще гаже. он и не знает, в какой момент это случилось, когда именно романофф завладела его мыслями, стала его наваждением, его самым сокровенным желанием. но это и не важно. важно только то, что самой нат едва ли есть дело до чувств девяностопятилетнего мужчины, который мелкими шажками учится ходить в том мире, который её взрастил. и это тоже сводит роджерса с ума. он весь взведенный спусковой крючок на сороковой "беретте" - опусти и выстрелит так, что мало никому не покажется. но держится, хотя бы потому, что удерживает на руках своих слишком ценную ношу: джеймса бьюкенена барнса, своего самого лучшего друга. свой якорь. свое спасение быть может. потому, что не смотря на всю свою наивность он понимает, что романофф не то, что его, а саму себя спасти-то едва ли способна.

его сводит с ума тот факт, что он все еще не знает, что будет делать дальше от слова "совсем". с самим собою, потерявшимся и тыкающимся подобно крохотному щенку в шершавую стену, в надежде слепой найти где-нибудь там тепло и дом. с баки, потому, что даже когда ["если", осядет ядом, похлеще того, что еще не весь вышел из его, стива организма] ему удастся достучаться до друга, это никоим образом не отменит того факта, что последние семьдесят лет тот являлся агентом гидры - "зимним солдатом"; тем самым, что когда-то наградил наташу безобразным шрамом. с нат. со всем чертовым миром, который объявил на них охоту. привыкший выполнять приказы идеальный солдат, вот кто он есть и сейчас оставшись на попечении собственном стив теряется в этом чужеродном ему огромном мире, который так отчаянно пытается снова и снова его отвергнуть. и все, что ему остается это продвигаться вглубь страны с женщиной, к которой у него самые что ни на есть глубокие чувства [и которая он не знает как относится к нему самому, потому, что понять, что движет наташей ему не под силу, будь тут клинт он бы объяснил, но вот незадача соколиный глаз собрался на "заслуженную пенсию" и роджерс не имеет права мешать тихому семейному счастью бартона] и лучшим другом, который его не помнит и считает своим очередным заданием, целью с уровнем шесть [польстить должно это по всей видимости, только саднит в груди сильнее; как же тебя вернуть, бак?!].

х х х  х х х  х х х  х х х  х х х  х х х  х х х  х х х

он хочет сказать, что обо всем и сразу: о том, что чувствует он сам, о том, почему она здесь. о том, какое их ждет будущее. но не успевает произнести и слова, как она выдает следующую реплику, заставляя капитана америку ощетиниться в ответ [и где же твоя хваленная выдержка, а кэп?!]: -  да от твоих сказок даже мертвец сдохнет повторно, романофф, - срывается с губ его нервно, не получается у него быть добрым, понимающим и правильным. он тоже человек, пусть и усовершенствованный треклятой сывороткой, но все же такой же человек: со своими чувствами, страхами, болью, чувствами, которые так устал держать в узде, что уже больше и не может. - как будто тебя кто-то заставлял, я бы и сам справился. так что не вини меня в том, что ты здесь, наташа, я тебя не просил меня спасать или мне помогать. мы с баки бы сами выкрутились, - зло выплевываешь каждое слово, только вы со шпионкой оба знаете оба прекрасно: ты не умеешь лгать, а это всё лишь пустая и до боли жалкая бравада. если бы не она, вас повязали бы скорее всего еще на выезде из нью-йорка, потому, что удерживать барнса и вести машину одновременно даже у тебя не получилось бы. только ты такой же уставший, озлобленный и опустошенный, как и она сама. - да, давай попрекни и ты меня тем, что я хочу спасти друга, а если бы на его месте был бартон, ты так же бы говорила?! - ниже пояса, капитан, ниже пояса, но ты и не хочешь сейчас быть снисходительным и лучшим. ты хочешь лишь, чтобы она тебе дала один_единственный шанс на объяснения, которого романофф в своей привычной манере тебя лишает.  она уходит прочь, ему ничего другого, как отпустить и не остается, потому, что где-то там позади, на заднем сиденье ворованной_угнанной "тойоты" его все еще дожидается барнс, который постепенно в очередной раз приходит в себя. и ты утаскиваешь барнса в номер, чтобы уже там услышать отчетливое сорвавшееся с его потрескавшихся губ: "стив", возвращающее его в одна тысяча сорок третий. [float=left][/float] потому, что ты видишь перед собой  прямо сейчас в это мгновение - своего баки. своего лучшего друга. ту единственную тонкую, хрупкую, изувеченную, истончившуюся ниточку, что соединяет тебя с тем стивом, которым ты был прежде. - бак, - твой голос хрипит_дрожит, покуда ты всматриваешься в такие знакомые и до боли родные черты того, которого потерял в далеком сорок пятом. он ехидно улыбается привычной тебе и такой знакомой ухмылкой, а после тут же меняется в лице озадаченно смотря на обстановку: - как ты меня вернул?! и ты вздыхаешь, вспоминая как же это называли агенты "щ.и.т-а симмонс и фитц, рассказывающие тебе о том, что мозг человеческий тоже можно перегрузить, подобно компьютеру [беда в том, что со всей этой новомодной техникой, ты до сих пор на "вы" и с приставкой "сэр"]...вздыхаешь протяжно, но не спешишь друга от пут нескольких слоев заборной цепи, обернутой вокруг запястьев высвобождать. - это когнитивная рекалибровка. я бил тебя по голове до тех пор пока твои мозги не встали на место. это ты, бак? - тебе необходимо услышать это еще раз, просто, чтобы убедится, что он к тебе вернулся. твой лучший друг снова с тобой. а если так, то тебе все будет по плечу. потому, что ты знаешь, что сержант барнс обязательно последует за "малышом из бруклина" хоть на край света. - то-то у меня мозг на моток сладкой ваты из лотка в дальнем краю центрального парка похож, - хрипит бак, и добавляет,  - ты всегда заместо стелек стелил в боты газеты, говорил, что так теплее. это я, малявка, - он одаряет тебя улыбкой своей козырной снова, а у тебя заметно теплеет на душе. потому, что это действительно барнс. - а цыпа эта рыжая меня ненавидит, но зато по тебе сохнет. вот скажи мне, стив, когда мы настолько успели поменяться местами, что все роскошные дамочки западают на тебя? - и ты не можешь не улыбнуться вашему еще одному совместному воспоминанию о том, как пегги продинамила тогда бака. только вот ты совсем не уверен в том, что романофф вообще по кому-либо может сохнуть, а уж тем более по тебе. - это наташа, наташа романофф, мы работаем вместе. на "щ.и.т".
- да, да, роджерс, ты вечно с женщинами только работаешь. мне-то не рассказывай, - барнс закатит глаза, - а теперь ты можешь прекратить со мной нянчится и пойти к ней, я никуда не денусь. ты на меня столько цепей намотал, - барнс усаживает поудобнее на кровати, поигрывая оными аки собака баскервилей, - никуда я не денусь, вот тебе честное сержантское. а вот дамочка сбежит и будешь её потом по всему свету искать, я ж тебя знаю: если запал, то намертво.

и ты, как и прежде слушаешься лучшего друга и выходишь из своего номера, повернув ключ на два оборота [хотя вы оба с баки понимаете, что даже его прежнего эта хлипкая дверца не остановила бы, чего уж говорить-то о зимнем солдате, аналоге гидры тебе в противовес]. но ты ему веришь. веришь, что твой лучший друг тебя не подведет.  если ты ему не можешь довериться, то кому вообще сможешь тогда?! коротко трижды постучишь, и когда нат предсказуемо не откроет вырвешь дверь чуть сильнее надавив. остановишься в паре шагов от входа, смотря на нат, кутающуюся в полотенце и по тебе уж больно громко сглотнешь от созерцания этого прекрасного тела, которому шрамы придают еще больше красоты, потому, как цена за них столь же велика, как и хрупка, спрятанная за семью замками душа нат. - баки пришел в себя. это он, нат. он вернулся, - ты делишься с ней своим счастьем, свалившимся тебе так нечаянно_негаданно в руки, а после стискиваешь руки в замок впереди себя при привычки воинской выправки, чтобы совладать с обрушивающимися на тебя эмоциями и сдавленно шепчешь: -  может мы все же поговорим? о... - тебе это дается с огромным трудом, вот красного черепа так одной левой, а сказать наташе что-то так это хуже смерти во всех её проявлениях. - нас? - надежда_вера_любовь звучат в одном этом кратком местоимении. давай поговорим о нас, нат... ты придвинешь дверь, водружая её на свое место и потоптавшись на месте, присядешь на край кровати, снимая щит со спины и ставя его рядом.разглядывая свои руки: все еще слишком холенные для солдатской доли - еще один бонус сыворотки - шрамов на тебе не остается. а после снова поднимешь на рыжую глаза. - почему ты мне помогаешь? только честно. - ты не станешь облекать этот вопрос в "нам". потому, что знаешь - романофф бы не дрогнув убила барнса. а значит она тут из-за тебя. осталось только понять, что же ею движет и сколько правды было в словах бака о том, что она... она к тебе неравнодушна.

Тысячи страниц о тебе, ими растопил камин. моё сердце - камень, но, увы, кровит гранит.
Я твоя ошибка, меня не исправить, легче устранить. забудь меня на нашем необитаемом острове.  Я замерзаю, будто зимой, нутро на излом. жара и зной, но меня морозит и бьёт озноб.
И непонятно, почему судьбой связан я с тобой, я люблю тебя тебе назло.

      вот оно, да, стив? уже ощущается в воздухе, оседает остатками яда, которым была пропитана пуля зимнего солдата [не баки; он ведь не знал // не помнил // для него ты был лишь заданием - целью уровня шесть и ты отпускаешь ему это.], вяжет сознание, тянет жилы, утягивает вниз куда-то под землю, опутывая ноги корнями, так, что выбраться не под силу будет тебе. ты сможешь ради него пойти на что угодно [ты уже принял это как данность и не позволяешь себе сомневаться в правильности выбора своего], потому, что он твой лучший друг. он - лучшее, что было в тебе. он - твое спасение на все времена. он - все, что было, в твоей жизни. он все, что у тебя осталось от того стива, которым ты был в сороковых. только все это кажется таким не существенным сейчас, когда ты слышишь то, что происходит между вами с наташей на уровне более глубоком, чувственном. трещит_крошится_преломляется_ломается, да так, что не удержать и не спасти [пусть даже руки в кровь раздерешь, пусть суставы хрустеть станут от того, что каждый из них заставишь переломиться надвое] ... чувствуешь_ощущаешь каждой фиброй_частицей своей души [от такого сыворотка эрскина не защитит никогда]: это тот самый миг, когда у тебя уже нет обходных путей и вариантов всего чертовых два: она или он.

      вот так просто: романофф или барнс. и никак иначе. сохранить обоих в своей жизни ты не сможешь, не получится: и дело даже не в том, чего романофф еще не сказала [а она скажет, ты слишком хорошо выучить успел эту рыжеволосую, за всем твоим идеальным фасадом, большинство из людей забывают о том, что и ты тоже солдат: вышколенный и взращенный  шестой интервенционной тактико-оперативной логистической службой еще до той поры, пока она не превратилась после второй мировой в "щит". ты тоже умеешь читать позы, язык тела, ты не просто красивая картинка с вдохновляющих плакатов и винтажных карточек фила колсона - ты все еще тот самый солдат, которым тебя видели твои друзья, за котором они шли вперед]. в твои-то девяносто пять пора бы уже привыкнуть к тому, что приходится чем-то [в девяносто девяти случаях и вовсе кем-то: будь то баки в том поезде, когда ты не смог его спасти, или ты сам, выжимающий штурвал "валькирии"  до упора, осознающий, что не сможешь спастись, но в силах спасти весь остальный мир] жертвовать, но только вот ты хотел до этого самого мига сохранить их обоих: лучшего друга и... и... наташу [ о том сколь много она значит для тебя ты и сам все еще не можешь сказать:никогда не позволял себе этих мыслей сакральных, боялся распахнуть ей свое сердце]... потому, что на самом деле для тебя это тот самый миг, когда ты в любом случае сломаешь себя окончательно_основательно_да так, чтобы никто и никто не смог после склеить соединить черепки воедино: рассыпешься на молекулярном уровне: без баки ты не знал как жить в сороковых, без наташи не видишь своих двухтысячных и как их соединить в своей жизни ты попросту не имеешь никакого понятия. ибо это твоя чертова точка не возврата, от которой ты всегда бежал стремглав, потому, что позволишь кому-либо из них уйти из твоей жизни окончательно и безапелляционно: н а в с е г д а. и тут уж не важно ради кого из них: ради нат или баки - сломать себя придется. ведь тебе все равно придется пережевать себя самого основательно и окончательно. и даже в её молчании, в том как она неторопливо глоток за глотком опустошает свой стакан с водой: тебя настигает этот треклятый выбор. снова и снова [захлебываешься им, сядя на этой кровати в дешевом мотеле, стиснув руки в кулаки [нат тоже слышит как они трещат?!], давишься, сглатываешь и снова давишься, проталкивая как можно глубже и не важно, что в твоих легких кислорода уже не достаточно].

      романофф или барнс. барнс или романофф. стучит в висках. бьет набатом по грудной клетке, пробивая там огромную зияющую дыру. и ты захлебываешься им [выбором этим], давишься им [костью рыбной, ставшей в горле]. пытаешься проглотить, протолкнуть внутрь себя, но не можешь: словно снова тебе всего-то десять и ты задыхаешься от очередного приступа астмы: тогда баки притащил твой ингалятор - изувеченный и со сломанной рукой, пробежавший более шести километров в общей сложности - он спас тебе жизнь. баки был всегда твоей полярной звездой, путеводной, твоим личным ориентиром.... вот только теперь проблема лишь в том, что ты научился уже ориентироваться на местности и без него. только жить без него было излишне трудно, но все же возможно. усилием воли единым на неё бросив взгляд бросаешь: - я тебя услышал, я твой друг, потому, что тогда в той угнанной нами машине я именно так и сказал, хотя мы оба понимаем, что  должен был сказать совершенное иное, - глухо, скорее для себя чем для неё сказавшей, что ты лишь друг, которым и просил её стать для себя [не уверенный в том, что даже черная вдова потянет тот груз проблем, что тащишь ты за собой из сороковых] и она права на тот момент твоей жизни тебе чертовски нужен был друг // человек, которому ты смог бы доверять как себе самому и она таковым и была. нат снова и снова слепо шла за тобой и ты удерживал её в своих руках, слепо веря в то, что быть может она сумеет понять: вас связывают нити куда плотнее и туже дружеских. ведь ты и не желал быть `другом`, но это же наташа, тебе ли не понимать сколько шрамов она в одиночестве зализывала и к которым никого и никогда не подпускала [хотя бы именно поэтому она и не понимает кем на самом деле для тебя является баки - он якорь, тихая гавань, он сдерживающий фактор: он единственный, верящий в стива роджерса, когда тот раз за разом снова и снова ошибался. без баки ты не был тем, как ты являешься сейчас]... и ты хотел завоевать её, как должно, как правильно, если бы у вас было время.  если бы ты только мог пригласить её на первое чертово свидание. а после и на второе, если согласится и ей понравилось бы первое.

      а, прямо сейчас тебе остается подняться с кровати её, но уж точно не той, что вы могли бы делить напополам, как тебе того хочется.  поднимешь прислоненную дверь к стене дверь [силы тебе не занимать, жаль только что только её видимо, и больше ничего] и тут же поставишь её на место: - ради него я бы бы пошел против всего мира, не только против "щ.и.т.а", потому, что он сделал бы для меня тоже самое, - ты говоришь об этом так ровно и так спокойно: чистая константа и не более того - ни тени сомнения или дрожи голоса. ты знаешь, что ты прав в своем этом решении, просто твоя правда может отличаться от любой другой, но не станет от этого менее истинной. и тут же добавляешь: - мой друг бы остался со мной. потому, что верил бы мне и только мне. - поймаешь её взгляд в тиски своего и не позволишь отвести больше, спрятать, тебе важен сейчас зрительный контакт, тебе хочется, чтобы она поняла, поняла почему ты не можешь выбирать, даже если именно пред таким выбором она и ставит тебя прямо сейчас без лишних проволочек и оговорок: -  я не прошу простить или понять бака и не пытаюсь его оправдать, я знаю, что у тебя есть своя история с зимним солдатом. - твой взгляд метнется к тому месту, где остался шрам [и быть может статься, что лишь один из многих, которыми баки её наградил], когда она закрывала собою иранского ученого и барнс убрал цель сквозь неё. только вот ты все еще умеешь верить людям и верить в то, что они могут исправится, ты "слишком наивный для такой работы" - пропоет в голове твоей воспоминание, с которым тебе придется согласится, но ты не можешь не попробовать достучаться до нат. - я всего-то навсего прошу верить мне, нат, просто поверь мне и не ставь меня перед выбором ты или он. потому, что богом клянусь: я не знаю какой из обоих причинит мне больше боли, - не лукавишь, и не пытаешься поставить её пост-фактум. просто так ты сам бы сделал. просто так и есть правильно. - я вернусь к баку, если ты уйдешь к рассвету, я пойму и буду уважать твой выбор, нат, - подойдешь к ней и остановишь смазанный след на щеке от невнятного и уж точно не распознавательного поцелуя. -  я приму это. но не нужно нам помогать, вернись на базу, займи свое место рядом с остальными. мы справимся сами, не хочу вымарывать тебя еще больше. это не твоя война, ты не обязана мне ничем. а ему я не раз был обязан жизнью.

      баки все также скованный цепями, скрестив лодыжки, будет дожидаться тебя на своей кровати и усмехнется, глядя на твое смурное настроение, покуда ты будешь искать стакан, чтобы налить себе воды, ибо выпить чего-нибудь покрепче у тебя все равно не получится. твой метаболизм в четыре раза быстрее, чем у обычного человека и напиться тебе помогло бы быть может лишь то асгардское пойло тора, которое он пару раз притаскивал на посиделки "мстителей", когда вы уставшие спасать задницу этого мира, пытались играть в простых людей. безуспешно, надо сказать, но очень усердно. - дай угадаю, она меня ненавидит?  кажется, не уверен, но вроде бы я несколько раз с ней пересекался будучи зимним солдатом, и это были не увеселительные прогулки по диснейленду. так, что не могу сказать, что не понимаю за что, она ко мне испытывает столь негативное чувство. большинство её шрамов от моих пуль. воу-воу, полегче, солдат, стив! стив! твоя рука! - я перевожу взгляд с лица лучшего друга на стакан, который превратился в крошево в сжатых с силой моих пальцах, по которым тут же заструилась кровь. - увлекся, - обосную я, но, перемотав руку полотенцем, обопрусь пятой точкой на комод, и кивну, чтобы он продолжал, хочу услышать это от него. хочу узнать как можно больше, прежде, чем позволю себе жить дальше с каким-либо выбором.[float=left][/float] до рассвета, наташа не уедет, она будет так же как и я ждать. просто ждем ли мы одного и того же это тот еще вопрос без ответа. а, баки тем самым продолжает: - я был запрограммирован: мои мозги снова и снова промывались и после каждой новой миссии стирали воспоминания, но урывки все равно оставались: от моей жизни, от миссий. все удалить ведь невозможно. и я уверен, что где-то глубоко в подкорке программа все еще жива и ждет активации. так, что единственное, что можно сделать: это отправить меня куда-нибудь подальше, где меня никто не найдет, а вместе мы с тобой, согласись, уж больно-таки приметная компания. помогите меня вместе романофф выбраться из страны, а там я укроюсь где-нибудь в провинциях франции или италии, залягу на дно, я не буду причинять не удобств или высовываться, даю тебе слово, стив. я просто хочу наверстать упущенное и только. я не растворюсь, и в любой момент когда я буду нужен я приду, но ты стив... ты не должен этого делать. ты нужен миру. ты нужен этому вашему "щиту", "мстителям". ты - настоящий герой. не хорони в себе это все ради меня, пожалуйста.

      и я понимаю, что в его словах больше весомых доводов, чем я мог бы покрыть своей к нему преданностью, понимаю прекрасно, что я все еще нужен этому миру, все же больше, чем своему другу [это я всегда больше в нем нуждался, нежели он во мне], хочется верить_надеяться, что быть может ей я тоже нужнее, просто без него вдовесок. - обещаешь, поддерживать со мной связь и не высовываться? - хрипло спрошу я, подходя ближе, чтобы рывком единым сорвать с него цепи и обнять своего друга за плечи, поднимая его с кровати: - обещай мне, что ты будешь в порядке, бак! обещай мне, - требую я и получаю тут же дружеский тычок под ребра под наш общий заливистый смех. быть может мне все таки удастся сохранить их обоих в своей жизни?!